М. Арлазоров. Эрнст Кренкель – штрихи к портрету. Филателия СССР. 1976. №12. Стр. 10-12

Не случайно эти заметки об Эрнсте Теодоровиче Кренкеле, выдающемся полярнике, Герое Советского Союза и первом «президенте») советских филателистов публикуются именно в декабрьском номере нашего журнала. В декабре он родился, в декабре и умер, а между этими двумя декабрями прошла жизнь романтика, ученого, путешественника, искателя. Одним словом, жизнь, которая может быть завидным примером для каждого.

Кренкель был мужественным, искренним, честным. Он любил дело, которому отдавался до конца, любил людей, с которыми ему приходилось встречаться, сотрудничать, и ключ его жизненной философии заключался в том, что любого нового человека, попадавшего в поле его зрения, в орбиту его интересов, он неизменно воспринимал как человека хорошего. Эрнст Теодорович очень огорчался, когда нет-нет (бывало, разумеется, и такое) узнавал, что новый знакомый на самом деле хуже, чем казалось.

Конечно, спокойнее было бы мыслить иначе. Относиться к новым людям настороженно, подозрительно и радоваться, когда выяснялось, что эти люди на самом деле лучше. Но такую философию Кренкель категорически отвергал. Он был слишком хорошим человеком, чтобы думать о людях плохо.

О Кренкеле я услыхал еще мальчишкой. На пионерских сборах мы не раз с восторгом говорили о непоколебимом мужестве челюскинцев. Их героическая эпопея поразила наше воображение. Кренкель в наших глазах — один из лучших в сотне пленников Арктики, устоявших перед грозной стихией и спасенных героями летчиками. Именно тогда было введено звание Героя Советского Союза, присвоенное семерым пилотам, пришедшим на помощь тем, кого грозили поглотить льды.

Эпопея челюскинцев разворачивалась в 1934 году, а в 1936-м имя Кренкеля вновь обошло газеты всего мира — он стал одним из четверых храбрецов, высадившихся на Северный полюс, чтобы в тяжкой напряженной работе, не знающей скидок, провести на дрейфующей льдине долгих девять месяцев, в том числе и непроглядную арктическую ночь.

Много лет прошло с тех пор, и вот в 1968-м, без малого десять лет назад, судьба столкнула меня с Эрнстом Теодоровичем. А затем она сделала и нечто большее — сдружила нас а общей интереснейшей для обоих работе. В дом к Кренкелю привела меня необходимость взять у него интервью для журнала «Искусство кино». Интервью давать ему не хотелось, а отказать не позволяли природная мягкость и понимание — раз журнал просит, значит это нужно, значит принимать корреспондента или нет — уже не его личное дело.

Наша беседа началась в обстановке, которую я не рискнул бы назвать очень дружественной. Свое отнюдь не восторженное отношение к моему визиту Кренкель выразил весьма недвусмысленно. На стол, за которым мы сидели, он положил вынутые из кармана здоровенные дедовские часы. Сознаюсь, я не остался в долгу, поставил на стол портативный магнитофон. А чтобы не было сомнений, добавил: часы отсчитают ровно столько минут, сколько понадобится, чтобы магнитофон записал ваш рассказ, ответы на мои вопросы, если они возникнут.

Недовольно прищурившись, Кренкель взял в руки микрофон и сказал:

— Ладно, включайте шайтан-машину!

Побежала пленка, и пошел рассказ — сочный, изобиловавший великолепными подробностями, свидетельствовавший об удивительной зоркости моего собеседника, отличной памяти и яркой выразительной речи.

Такое сочетание встречается не часто. Я с восторгом слушал эту импровизацию, да, импровизацию, так как и в последующих наших беседах, которых было около пятидесяти, Кренкель неизменно импровизировал, никогда специально не готовясь.

Дело мы кончили быстро. Материала для интервью оказалось предостаточно. А затем... То, что произошло затем, сразу же перевело наши отношения в другую плоскость — в дружбу, не прерывавшуюся до его кончины и никогда не омрачавшуюся какими-либо размолвками, которые бывают и между друзьями. А сдружила нас филателия.

Когда завершилась работа, ради которой я и пришел, мне захотелось поблагодарить интересного собеседника и я подарил ему свою книгу «Вам письмо!». Она оказалась лучшей визитной карточкой, какую только можно было предъявить в этом доме. Кренкель сразу же переменился. Лицо его потеряло суровую сдержанность. Часы были тотчас же убраны со стола (как, впрочем, и магнитофон). Эрнст Теодорович повел меня на кухню (высокая честь для гостя, свидетельство того, что его принимают как друга), сварил кофе и произнес фразу, в устах героя Арктики несколько необычную:

— Еще Амундсен сказал, что нет ничего в жизни неприятнее холода!
Потом помолчал и добавил:

— А я за свою жизнь так намерзся...
Мы пили кофе, и Эрнст Теодорович рассказывал о тех, кто побывал в его квартире.

— Тут сидел Ляпидевский... Тут мы толковали с Леваневским, когда он примчался ночью, чтобы уговорить меня лететь с ним через полюс...

Рассказы были остроумные, ироничные, и индивидуальность рассказчика окрашивала факты, даже известные, в неповторимые тона. Одним словом, в них присутствовало то, что без сомнения следует считать самым драгоценным в любых воспоминаниях — индивидуальность восприятия мира и «штучность», неповторимость форм изложения.

— Эрнст Теодорович, почему вы не напишете воспоминаний?

— Э, батенька, ленив я!

Лень и кипучая напряженная деятельность Кренкеля настолько не вязались Ару с другом, что оставалось лишь улыбнуться. Через день мы согласовали текст интервью, а еще через день Кренкель предложил мне написать совместно с ним книгу мемуаров, воспоминаний свидетеля и участника многих исторических событий.

Эта книга, которая была опубликована журналом «Новый мир», а затем выпущена издательством «Советская Россия», сегодня общеизвестна. Нашла она свой путь и к зарубежному читателю. Мемуары Эрнста Теодоровича изданы в Болгарии, готовятся к печати в Германской Демократической Республике, Венгрии. Такой широкий интерес к запискам выдающегося полярника естествен. Коммунист Кренкель написал не просто рассказ о своих жизненных перипетиях. Его книга — повесть о советском образе жизни, о становлении нашего общества, сделанная в особой, пусть несколько непривычной, но достаточно привлекательной форме.

Вряд ли стоит пересказывать содержание книги. При желании ее может прочитать каждый. Гораздо интереснее сообщить некоторые подробности о том, что в нее не вошло, что хотел еще и не успел сделать Кренкель.

Один из нереализованных замыслов — рассказ о филателии, о работе в Обществе, о том, как он пришел к этой страсти, объединяющей многих, подчас совершенно непохожих друг на друга людей. Разными путями идут они к коллекционированию. Да и видят в своем увлечении далеко не одно и тоже. Для кого-то филателия — предмет исследований. Разобраться в том, что не удалось разгадать другим, установить, пусть небольшую, но новую подробность для них — большое счастье. Другим (их меньшинство) доставляет удовольствие видеть в своем альбоме то, чего нет у их коллег. Для третьих марка — красивая картинка. И не торопитесь осуждать их за это. Эстетическое удовлетворение— не последняя часть того наслаждения, которое приносит филателия.

Эрнст Теодорович не принадлежал ни к одному из этих распространенных типов. Человек увлекательной, интересной жизни, он обнаружил в филателии частицу своего собственного «я». Во всем мире насчитаешь лишь нескольких филателистов, удостоившихся огромной чести — «попасть» на марки. Кренкелю такая честь оказывалась неоднократно, причем не только в нашей стране.

События, участником которых он был, можно увидеть во многих филателистических альбомах. Изображены на марках пароходы, на которых плавал Кренкель, самолеты и дирижабли, с борта которых он смотрел на землю, на арктические льды. На других марках — его товарищи по боевым походам, на третьих — он сам.

Марки, изображающие четверку зимовщиков на дрейфующей льдине, героев летчиков, спасавших челюскинцев, самолеты, высаживавшие экспедицию О. Ю. Шмидте на полюсе... Обширнейший материал для выставочных композиций, возможность воздать должное первому филателистическому президенту, который заслужил это трудом всей своей жизни, любовью к филателии, энергией, затраченной на ее процветание.

Друзья Эрнста Теодоровича по Арктике выполнили свой долг перед героем. Памятником ему стала удивительно теплая книга «Наш Кренкель», сборник воспоминаний о жизни и деятельности выдающегося полярника, оцененный и читателем и критикой. Филателисты свой долг еще не оплатили. Но я верю, что на одной из выставок мы увидим интереснейшую композицию на благородную и яркую тему — «Наш Кренкель».

Я вижу ключ к такой композиции. Он в том, как пришел Эрнст Теодорович к увлечению филателией. А привела его другая страсть, ставшая делом, которому он служил пламенно и верно,— радио. Кренкель был ведь и президентом советских радиолюбителей. Он стал одним из первых советских коротковолновиков, инициатором превращения любительства в профессию. Связавшись с учеными, Кренкель первым «привел» короткие радиоволны в Арктику, а когда они стали повседневной практикой, установил мировой рекорд дальности, связавшись из Арктики с Антарктикой, с работавшей у Южного полюса экспедицией американского адмирала Берда.

Вечерами, после напряженного дня (в последние годы он был директором научно-исследовательского института) Эрнст Теодорович садился за коротковолновый передатчик, выстукивая свои позывные, широко известные радистам всех стран,— RAEM. Эти позывные в 1934 году принадлежали пароходу «Челюскин». За мужество, проявленное в этом походе, они были присвоены Кренкелю — знак великого уважения, единственный в своем роде случай.

Кренкель гордился этой честью, хотя с неизменной иронической улыбкой встречал слово «героический», если это слово пытались относить к его работе. Он был человеком в высшей степени скромным, человеком дела и избегал столь высокого определения своего труда. Но, написав главную книгу своей жизни, он назвал ее «RAEM — мои позывные».

Связь с Кренкелем коротковолновики всего мира считали радостью. Выполняя установленный у радиолюбителей порядок, они присылали ему карточки, подтверждавшие разговор. Несколько ящиков радиолюбительских карточек хранятся у его семьи, а марки с конвертов, в которых они прибыли, положили начало его филателистической коллекции. По существу, рождались два собрания сразу — карточек коротковолновиков и марок. Свою карточку Эрнст Теодорович подарил мне, когда мы работали над книгой,— драгоценный, памятный на всю жизнь подарок.

Была у Эрнста Теодоровича еще одна коллекция и, может быть, уникальная — он очень любил детективы. Самые разные (даже великодушно делал скидки, если они были и не очень хорошие). Любил их в кино — больше всего на экране телевизора (как приятно посидеть в мягких шлепанцах, в уютном кресле перед экраном), но гордостью его были детективные книги, возвратившись с Северного полюса, он подружился с букинистами. Часто свой досуг он делил между детективами и марками.

Кренкель собирал все марки. Он не гонялся за экзотикой, раритеты не были его страстью. Он любил марку, выполнившую свой почтовый долг, марку-труженицу, не считал непоправимым бедствием оторванный зубец. Марка была дорога ему другим — памятью о том или ином событии, в том числе из его жизни, имевшем самое прямое отношение к филателии.

Мне не хочется пересказывать эти события. О них написано в книге «RAEM — мои позывные». Мне хочется, чтобы все, сделанное Эрнстом Кренкелем, Героем Советского Союза, доктором географических наук, навсегда осталось в памяти филателистов.